История Европы. Том 1. Древняя Европа - Страница 110

110

Факты такого рода убеждают нас в том, что аристократические семьи составляли в гомеровском обществе, по сути дела, лишь верхушечную часть демоса. В чисто экономическом плане и аристократический ойкос, и семья рядового общинника («мужа из народа») были вполне однотипными образованиями. Различие между ними состояло не в методах ведения хозяйства и не в источниках обогащения, а лишь в масштабах их применения. Материал эпоса не дает никаких оснований для того, чтобы говорить о систематической эксплуатации знатью свободного населения общины. Так называемые «дары» и другие подобные им поборы, по-видимому, должны быть отнесены к скрытым или косвенным формам эксплуатации, характерным для эпохи классообразования. Судя по всему, они еще не успели приобрести характера регулярной повинности и к тому же были доступны не всей знати, а только ее верхнему слою — басилеям и их семьям.

Патриархальные черты в быту гомеровской знати, несомненно, связаны с весьма еще ограниченным распространением рабства. В старшей из двух гомеровских поэм — «Илиаде» рабы почти совсем не упоминаются. В «Одиссее» упоминания о них встречаются довольно часто, но это по преимуществу женщины-рабыни. Так, в хозяйстве «царя» Алкиноя заняты на разных работах 50 невольниц (Там же, VII, 103 и след.). Той же цифрой определяется и число рабынь в доме Одиссея, причем особо отмечено, что двенадцать из них заняты на помоле зерна (Там же, XX, 107; XXII, 421 и след.). Эти цифры едва ли заслуживают серьезного к себе отношения. Уже сама их повторяемость заставляет думать, что перед нами всего лишь типичное для эпической поэзии преувеличение, что реальные масштабы применения рабского труда даже в самых богатых хозяйствах гомеровского времени были намного скромнее. Кроме женщин-невольниц, в «Одиссее» фигурируют и, по-видимому, сравнительно немногочисленные рабы-пастухи, пасущие господский скот в диких и безлюдных местах, вдали от «города». Эта категория подневольного населения нашла свое классическое воплощение в образе «божественного свинопаса» Евмея. Автор «Одиссеи» выводит его на страницах своей поэмы как наглядный образец примерного, безраздельно преданного своему господину раба. Еще совсем маленьким мальчиком Евмея купил у финикийских работорговцев отец Одиссея Лаэрт. За примерное поведение и послушание Одиссей сделал его главным пастухом. Евмей рассчитывает, что его усердие будет вознаграждено еще и сверх этого: хозяин даст ему земельный надел, дом и жену — «словом, все, что служителям верным давать господин благодушный должен, когда справедливые боги успехом усердье их наградили» (Одиссея, XIV, 62 и след.).

Хотя рабство как особая форма эксплуатации, так же как и неизменно сопутствующая ему работорговля, хорошо знакома Гомеру, рабы не могут быть признаны основной производительной силой гомеровского общества. Рядовые члены общины, по всей видимости, сами обрабатывали свои земельные наделы. В более крупных хозяйствах, принадлежавших басилеям и другим представителям аристократической прослойки, наиболее трудоемкие земледельческие работы, такие, как пахота и уборка урожая, могли выполняться нанятыми на время поденщиками-фетами. Эту категорию трудящегося населения, возможно, имел в виду автор «Илиады», воспроизводя в своей поэме сцены полевых работ, изображенные богом кузнечного ремесла Гефестом на щите Ахилла (Илиада, XVIII, 541 и след.). В экономической жизни гомеровского общества на первый план выдвигается изолированный ойкос, т.е. автономное хозяйство малой патриархальной семьи. Земельные участки (клеры) прочно закреплены за отдельными семьями (Илиада, XV, 495 и след.; Одиссея, IV, 754 и след.) и, видимо, уже не подлежат никаким переделам. Право распоряжения землей простирается вплоть до дробления при передаче по наследству (Одиссея, XIV, 208 и след.) и, вероятно, также отчуждения, хотя мы и не знаем, какими способами оно производилось. Как бы то ни было, иначе трудно было бы объяснить появление в эпическом обществе двух противоположных социальных категорий, представителей которых сам поэт называет «многонадельными» и «безнадельными мужами» (Одиссея, XI, 490; XIV, 211).

Таким образом, историческая специфика раннегреческого гомеровского общества именно в том и заключалась, что в отличие от типологически более или менее сходных с ним варварских обществ Евразии (кельтского, фракийского, скифского, лидийского, персидского и др.) процесс классо- и государствообразования (политогенеза) протекал здесь в рамках обособленной самоуправляющейся общины, первоначально сельской, а в дальнейшем (начиная примерно с VIII-VII вв.) протогородской. Политическая консолидация племен и племенных союзов развивалась в Греции в силу ряда причин (отсутствие постоянной внешней угрозы, исключительно высокий уровень мобильности населения и т.п.) крайне замедленными темпами. Лишь в конце VI-V в. здесь появляются некие подобия федеративных государств, возникших на племенной основе (Фессалийская лига, Беотийский союз и др.).

Небольшие размеры подавляющего большинства ранних полисных государств не благоприятствовали вызреванию и консолидации в них столь типичного для варварских обществ I тыс. до н.э. сословия военной знати, господствующего над массой простонародья. В Греции гомеровского времени, как было уже замечено, знать так и не сумела в полной мере обособиться от массы рядовых общинников, хотя она, несомненно, стремилась к этому и даже вынуждена была вступить с ней в известного рода политический компромисс.

Уже в гомеровское время в Греции складывается специфическая античная форма собственности, которая предполагает в качестве своего базиса не земельную площадь как таковую, а город, как уже созданное место и поселения (центр) земледельцев (земельных собственников).

110