Лишь в одном-единственном случае поэт выводит на сцену представителя народной массы и дает ему возможность высказаться, но и то лишь для того, чтобы показать беспомощность демагога и смутьяна в «правильно устроенном аристократическом обществе». Выступление рядового ратника Терсита, который в одном из эпизодов «Илиады» (II, 212 и след.) призывает других ахейцев прекратить бесплодную борьбу за Трою и немедленно отплыть к родным берегам, воспринимается самим Гомером и, видимо, также той аристократической аудиторией, которой он адресовал свою поэму, как вопиющее нарушение существующих приличий, за которое смутьян немедленно получает достойное воздаяние. В роли блюстителя дисциплины и порядка в собрании выступает один из ахейских басилеев, Одиссей. Он резко обрывает «крамольные» речи Терсита. Осыпав его грубой бранью и пригрозив расправой, Одиссей в подтверждение своих слов наносит демагогу сильный удар по спине своим царским жезлом. Интересно, что другие ахейцы, присутствующие при этой расправе, не только не вступаются за Терсита, хотя он, безусловно, выражает настроения и чувства основной массы ахейского войска, но, напротив, осыпают его насмешками и недвусмысленно выражают свое одобрение поступку Одиссея. Можно предположить, что сцена «посрамления Терсита» отражает реальное соотношение сил между народом и знатью, существовавшее в гомеровском обществе, при котором народное собрание, по самой своей природе призванное служить рупором воли большинства, нередко превращалось в послушное оружие в руках правящей верхушки.
Чрезвычайно важен здесь также и другой момент. Несмотря на пассивность народной массы, нередко сознательно подчеркиваемую Гомером, представители правящей знати постоянно обращаются к народу как к посреднику и третейскому судье, вынося на его рассмотрение все свои тяжбы и распри. Примерами могут служить сцена распри Агамемнона и Ахилла во II песни «Илиады» или сцена препирательства Телемаха с женихами Пенелопы во II песни «Одиссеи». В этих и других аналогичных эпизодах поэм само народное собрание изображается как древний, освященный традицией, прочно укоренившийся институт, как главное средоточие всей политической жизни гомеровского общества. Недаром о диких циклопах, живших, в представлении поэта, за пределами цивилизованного мира, в «Одиссее» сказано (IX, 112-115):
Нет между ними ни сходищ народных, ни общих советов;
В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких
Вольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждый
Властвует, зная себя одного, о других не заботясь.
Являясь наследием народовластия, восходящего, вероятно, еще ко временам древнейшего общеиндоевропейского прошлого, народные собрания у гомеровских греков, несомненно, уже заключали в себе и начатки будущей античной демократии, хотя для их полного развития потребовался еще ряд столетий.
Наряду с элементами примитивного народовластия система самоуправления гомеровского общества заключала в себе также и элементы единоличной власти, носителями ее были басилеи, или «цари». Гомер называет их также «скиптродержцами» по принадлежащим каждому из них знакам власти и «зевсорожденными» или «вскормленными Зевсом», что должно, очевидно, указывать на особое расположение к ним верховного владыки Олимпа. Своеобразие гомеровской «царской» власти заключалось, в частности, в том, что лиц, носивших титул басилея, было несколько. В совокупности они решали на своих совещаниях наиболее важные вопросы, прежде чем вынести их на рассмотрение народного собрания. Так, на сказочном острове феаков, куда попадает во время своих скитаний главный герой «Одиссеи», было тринадцать басилеев, хотя один из них — Алкиной — считался верховным правителем. Много «царей» также и на родном острове Одиссея — Итаке. В отсутствие героя они собираются отстранить от власти его сына Телемаха, и лишь возвращение Одиссея позволяет восстановить законный порядок управления.
На войне басилеи становились во главе ополчения и должны были первыми бросаться в битву, показывая пример храбрости и отваги рядовым ратникам. Во время больших общенародных празднеств басилей совершал жертвоприношение богам и молил их о всеобщем благе и процветании. За все это народ обязан был чтить «царей» дарами: почетной долей вина и мяса на пиру, лучшим и самым обширным наделом из общинной земли и т.д.
При всем могуществе и богатстве басилеев их власть не может считаться царской властью в собственном значении этого слова. Поэтому обычная в русских переводах Гомера замена греческого «басилей» русским «царь» может быть принята лишь условно.
В западной историографии широко распространен ошибочный взгляд на гомеровское общество как вполне сложившееся классовое общество «феодального типа» с четко оформленной иерархией сословий, резким обособлением военной знати от подвергавшейся жестокому угнетению массы простонародья. В действительности гомеровские поэмы изображают общество, еще только вступившее на стадию классообразования, в котором разрыв между высшими и низшими социальными слоями хотя уже и наметился, но еще не достиг масштабов подлинно классового антагонизма. Гомеровская знать, несмотря на особое, привилегированное положение, все еще сохраняет тесные связи с массой рядовых общинников и уже в силу этого не может считаться ни сословием, ни тем более классом. Повседневная жизнь аристократов гомеровского времени, не исключая и «царей», была патриархально простой и грубой, далекой от какой бы то ни было роскоши и изысканности и, по существу, лишь немногим отличалась от той жизни, которую вело в то время подавляющее большинство греческого крестьянства. Нам трудно теперь представить царя разделяющим скромную трапезу со своими рабами, а его супругу сидящей за ткацким станком в окружении своих рабынь. Для Гомера как то, так и другое — типичные сцены в жизни его героев. Гомеровские аристократы не чураются тяжелой физической работы. Так, Одиссей ничуть не меньше гордится своим умением косить и пахать, чем своим воинским искусством (Одиссея, XVIII, 366 и след.). Царскую дочь Навсикаю мы встречаем впервые в тот момент, когда она со своими служанками выходит на взморье стирать одежду для своего отца Алкиноя (Там же, VI, 90 и след.).