Литературное наследие Цицерона, дошедшее до нас с исключительной для древних авторов полнотой, не исчерпывается речами. Он был универсальным писателем и даже универсальным мыслителем. Ему принадлежат несколько трактатов по теории красноречия и истории римского ораторского искусства, а также целый ряд сочинений на философские темы. Цицерон поставил себе целью изложить философию для римлян, опираясь на греческие учения, но не принимая целиком точку зрения какого-либо из них. Он старался приспособить эту философию к римским потребностям, придавая ей практический характер и согласовывая ее с традиционными римскими представлениями о гражданской добродетели, о долге гражданина перед Республикой.
Большой сборник писем Цицерона вводит нас в гущу политической и общественной римской жизни 63-43 гг. Свободные от судебной или пропагандистской задачи речей, написанные с необычной для римского автора откровенностью, эти письма обнажают перед нами подлинный строй мысли самого Цицерона, его друзей, всей той части общества, к которой он принадлежал.
Творчество Цицерона замыкает собой долгий период развития римской культуры. Недаром в своих последних сочинениях он как бы подводит итог этому развитию и, предвидя гибель Республики, не видит впереди ничего, кроме опускающейся на Рим черной ночи.
Современниками Цицерона были последние поэты римской Республики — Тит Лукреций Кар и Гай Валерий Катулл. Лукреций, еще клявшийся именем Энния, — автор дидактической поэмы «О природе вещей». Излагая атомистическую философию Эпикура, он ищет в ней способ победить страхи, рождаемые бедствиями отечества. Проповеднически страстный тон, поэтическая напряженность слога выдают глубочайшее волнение автора, которое требует все новых и новых подтверждений того, что познание мира может принести душевный покой. Катулл, отгораживаясь от политической жизни чудовищно грубой бранью по адресу Цезаря, Помпея и их окружения, сосредоточивает свои интересы на маленьком дружеском кружке, ищет ценности в мире дружеского общения и любви, которая у Катулла приобретает неведомую его эллинистическим учителям напряженность и трагичность. Стиль Катулла, внешне очень простой в кратких стихотворениях и сложный в больших, везде поражает тонкостью отделки, «единством лиризма и учености, страсти и рассудочности», создающим постоянную эмоциональную напряженность.
Это ощущение напряженности и тревоги характерно для всех позднереспубликанских писателей. Временный выход наметился лишь по ту сторону политического рубежа в первое десятилетие эпохи принципата.
История словесного творчества Средней и Поздней Республики все-таки дает одностороннюю и облагороженную картину римской культуры. Ее зрелищная сторона, которая была не менее характерной, может ее показать в иных аспектах.
Римские зрелища первоначально были связаны с религиозными праздниками, но вскоре стали даваться и по другим поводам. Древнейшими и самыми людными были игры в Большом цирке. Так называлась природная лощина размером примерно 600×150 м. между холмами Авентином и Палатином, склоны которых предоставляли места зрителям. Здесь устраивались конские бега. В первые века Республики граждане могли участвовать в состязании и сами, и посылая туда своих коней и рабов. Венок, которым награждался хозяин победившей упряжки, считался столь же почетным, как воинский венок за доблесть. В более позднее время зрительский азарт поддерживался соперничеством цирковых партий (при Республике их было две). Без конских ристаний не обходился ни один праздник. Высшие должностные лица подавали знак к началу бегов. Большой цирк вмещал до 150-200 тыс. зрителей.
Свои формы, обращенные к массовой аудитории, имела идеология славы. Так, всенародным зрелищем был так называемый триумф — торжественный въезд победоносного полководца в Рим и ритуальное шествие его к храму Юпитера Капитолийского. Триумфатор в расшитой золотом одежде, украшенный атрибутами Юпитера, в колеснице четверней двигался по городу. Перед ним везли напоказ добычу, изображения захваченных городов, таблички с названиями покоренных стран и народов, вели их предводителей или царей (которых, не доведя до храма, отправляли в тюрьму, где обычно и убивали). Здесь же шли ликторы со знаками власти, а за колесницей следовало войско, чьи победные восклицания подхватывались толпой. Солдаты распевали свои песни, иногда с грубыми насмешками над триумфатором (чтобы не сглазить его счастье). В храме он совершал благодарственное жертвоприношение. Завершался праздник пиром с угощением для народа. Триумф, предоставлявшийся сенатом, считался серьезным событием: он облегчал дальнейшую карьеру самому полководцу, а сыновьям его — соискание должностей.
В театральное действо обращались и похороны знатного человека. В погребальном шествии участвовали «изображения» (раскрашенные маски) знаменитых предков умершего. По словам Полибия, они надевались на людей подходящего роста и сложения, одетых в соответствии с должностями изображаемых. Они сопровождали тело на колесницах, а впереди них несли знаки отличия. На Форуме шествие останавливалось. Мертвого обычно ставили стоймя, «дабы он был виден всем», «предки» в масках рассаживались «по порядку в креслах из слоновой кости». «Неужели, — восклицает Полибий, — можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных?» «Перед лицом всего народа, стоящего кругом», сын или другой родственник произносит речь, воскрешающую в памяти присутствующих «деяния прошлого», и «личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль». По окончании похвального слова умершему оратор «переходит к повествованию о подвигах всех присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, этим увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем — и это всего важнее — обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам» (пер. Ф. Мищенко).